— Мое дворянское гнездо — барак номер три, — говорит Екатерина Максимовна Видюкова.

Ее дед 25 лет верой и правдой служил царю на Кавказе (Тифлис). Донской край, откуда родом был дед, переходил от одной банды к другой. Дважды деда ставили к стенке. Но в последнюю минуту доносилось: «От-ставить!» — и дед оставался жив. Однажды он увидел, как по степи летел на коне человек, а за ним гнались двое с ружьями. «Убьют!» — подумал дед и открыл ворота. Всадник скрылся. Преследователи остались ни с чем. Через несколько дней спасенный вернулся поблагодарить — это был Дыбенко, известный деятель революции.

Наступил год великого перелома. Дед не пошел в колхоз и стал спецпереселенцем. А было у него шестеро детей. Четверо уже взрослые, определились. Они вынуждены были отречься от отца. В противном случае оказались бы «праведниками на северах», как здесь говорят. В ссылку дед отправился с двумя сыновьями. Максиму — двадцать лет, Трофиму — четырнадцать. Но и став спецпереселенцем, Максим получил свою 58-ю статью за подпольную типографию.

В лагере он сидел на двух буквах — «С» и «Т». Отслеживал движение заключенных. Оно было немыслимо по масштабам.

Был такой специальный короб, который открывался в обе стороны. Трупы сразу сбрасывали в ров. И не надо было разворачивать телегу. Удобный такой короб.

Дед сделал попытку вернуться домой после реабилитации. Найти общий язык с детьми, которые отказались от отца, не удалось. Рана кровоточила с двух сторон.

Однажды на дачу к Видюковым пришел один сиделец. Рассказал, как их, рабочих, заставляли расстреливать зэков.

— Давали стакан водки и пистолет. Я стрелял зажмурившись, но знал, что попал. Нельзя не попасть. Люди — как сельди в бочке.

— Он плакал, — говорит Екатерина Максимовна. — Преступность власти в том, что она осужденных повязывала с собой кровью.

За сосланных деда, бабку, отца Екатерина Максимовна получает 400 рублей в месяц. После сложнейших операций ей предложили инвалидность, предупредив: берешь инвалидность — четыреста рублей отменяются. Учительница отказалась от инвалидности.

Самый любимый шаламовский том — третий. Она диву дается, как все мы поздно открыли поэта Шаламова.

Она всегда помнит слова Варлама Тихоновича: стихи надо читать медленно.

— Он ведь прав, когда говорит, что стихи обретают характер судьбы, — не то спрашивает, не то утверждает учительница.

Она выстраивает в один ряд стихи Пушкина, Тютчева, Фета о весне и читает шаламовскую весну. Это она приползает в прошлогоднем травяном тряпье, в одном исподнем. С деснами, на которых выступает кровь.

— Есть такой образ в мировой поэзии? — спрашивает она. Я не знаю.

Внук

Про своего деда Владимир Гречуха может сказать так: жизнь его прошла между двумя писателями. Родился Андриан (или Андрей) Гречуха всего в одиннадцати верстах от Диканьки. Значит, рядом Гоголь. Другая часть жизни прошла в Вижаихе, вблизи другого писателя — Варлама Шаламова.

Их было три брата: Василий, Иван, Андрей. Внук рассматривает фотографии. На оборотной стороне одной из них читаем: «Мы все три в одном. Вместе, хотя на карточке, чтобы помнили».

Теперь уже никто не узнает, как Иван и Василий оказались в Париже. Меньший братец обречен был пройти все лагеря.

Иногда внук говорит: «Я высчитал», «Я выяснил». Он хочет восстановить линию жизни деда.

Фотографии свидетельствуют, что зажиточный российский крестьянин в начале прошлого века был неотличим от парижанина. Может, и прав тот, кто сказал: истинная аристократия запечатлена в крестьянских лицах.

При аресте семью разбросало. Одних — на Соловки, других — в Архангельскую губернию. По отбытии срока дед был водворен в качестве переселенца в Вижаиху. Он всю жизнь прожил на Вишере. Заведовал гаражом. Занимал инженерную должность. На предложение вступить в партию сказал: «Да мне столько не выпить, сколько пьете вы». И — все!

Правнучка Андриана добыла документ, по которому решилась судьба огромной семьи. В нем сказано, что Гречуха — антисоветский ахлемент. Господи, прости нас, грешных! Зажиточный, работящий крестьянин— и малограмотная шпана.

До последних дней Гречуха сохранил несогнутую спину.

А парижские братья упорно искали младшего. И — нашли! В последнее время слали посылки (мыло, крупа, чай, полотно). Андриан видел их фотографии. У одного жена — топ-модель. У того и другого особнячки.

Однажды дед не выдержал и повел внука по магазинам. Покупали дорогущие конфеты, чтобы продемонстрировать сталинский рай.

Семнадцать лет дед ухаживал за парализованной женой Ефимией Яковлевной, той самой, с которой его развели при аресте.

Внук выступал на конференции. Волновался. Он ездит на разбитой «Оке». Счастлив, что есть работа. Он помощник бульдозериста на Уралалмазе. В резиновых сапогах по глине по 12 часов. Зарплата — 11 тысяч. Когда-то Уралалмаз был народным предприятием, и коттеджи, которые здесь выстроены, принадлежали не только начальству, но и рабочим. Но что-то, как всегда у нас, случилось. Рабочих заставили продать акции… Куда и кому идут алмазы — никто теперь ничего не знает.

Как странно: Урал — кладовая мира. В Красновишерском районе добывают газ, нефть, золото, алмазы. Вокруг могучие леса, пьянящий воздух, дивные красоты, а у людей только и остается привилегия — сохранять свое достоинство. Если оно ему досталось в наследство.

— Видите ли, — говорит мне один чиновник, — наш народ хочет получить много и сразу.

Да, он уж, этот народ, получил сполна. Много и сразу. Тогда на бумажном комбинате работали задарма. Сейчас — зарплату задерживают. И снова человек — не субъект истории. Снова — объект манипуляций. Гулаговское сознание российского чиновника неистребимо