|
|
ПОПУГАИЩЕ
Страх — главное действующее лицо в методичках «Наших». Результаты исследования психолингвистов Института Выготского
Представьте, вы вошли в кафе, в котором прежде никогда не бывали. Вы рискнули именно здесь перекусить и выпить чашечку кофе не потому, что дождь стеной, а вы — без зонта. Вы это сделали прежде всего потому, что расположено кафе в приличном месте. И вас ничто не напрягло. Вы слегка расслабились и неожиданно напряглись, потому что увидели, как по стене, которая в миллиметре, пополз жирный таракан. Пересилив себя, вы не закричали, не вскочили с места, досчитали до ста, убедили себя в том, что это — пренеприятнейшая случайность. И открыли меню, а из него… посыпались дохлые мухи. Сразу три. Дохлые мухи и живой таракан ввели вас в ступор. Чтобы выйти из такого состояния, человек всегда хватается за самые быстрые решения.
Что бы сделала я? Я могла бы подумать, что все случившееся — чей-то идиотский розыгрыш, что сейчас ко мне прибегут веселые ребята с радостным припевом: «Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера». Я нашла бы, может быть, еще тысячу версий, но не было бы среди них ни одной, допускающей простую, грубую реальность. Я бы просто не смогла допустить мысль, что вижу только то, что вижу, и что в том, что я вижу, нет чьего-то специального, намеренного сценария. А есть банальная, чудовищная антисанитария. Только и всего.
— Только и всего? Вы уверены? — спрашивала я сотрудников Института психологии имени Л. С. Выготского чуть ли не после каждого их предложения. Я говорила с ними не о предполагаемом кафе, конечно. Дело в том, что сотрудники Института психологии имени Л. С. Выготского провели по просьбе «Новой» текстовую экспертизу методических материалов «будущей элиты страны» — объединения «Наши».
— Меня все-таки не оставляет ощущение, что люди, которые создавали эти тексты, намеренно опускали планку, — говорила я экспертам.
— Это совсем не занижение планки, — отвечали эксперты. — Это низкая исходная планка. Вас вводят в заблуждение слишком уж простые, элементарные технологии, которые здесь использованы. По ним не было смысла советоваться со специалистами, они видны невооруженным глазом и даже слышны невооруженным ухом.
Может быть… Но есть все-таки случаи, когда не хочется верить ни глазам своим, ни ушам. К примеру, когда перед глазами текст: «Подготовка к «круглому столу», организованному движением «Наши». Ответы на возможные вопросы». И вопрос (возможный, надо полагать): «Вы против свободы слова?».
Ответ (цитирую дословно): «Абсолютно нет. Свобода слова это одно из важных условий демократического общества. Но порнография на бумаге остается порнографией. Лингвистическая помойка нам не нужна ни от кого, даже если она приправлена остромодным сегодня соусом Сорокинским. Надо думать, про что ты пишешь и на какую аудиторию рассчитываешь. Некоторые товарищи перегинают палку, как и в первом, так и во втором случае».
Как ваши глаза? Вы представили себе человека, рассуждающего в двух каких-то случаях о лингвистической помойке и уверенного в том, что палки имеют свойство «ПЕРЕГИНАНИЯ»? Я — нет. У меня получается карикатура. Психика сопротивляется — понимаете, в чем дело: место не то! Вот если бы речь шла о вокзале, подвале да просто улице, в конце концов, воображение мое справилось бы. Но авторы методических материалов для членов организации, которая претендует в будущем на роль всех возможных элит общества, могут, конечно же, быть серыми, могут не блистать интеллектом, могут быть какими угодно… Но они не могут всерьез, то есть от себя самих, произносить слово «перегинать». Это какая-то стилизация. Технология. Возможно, НЛП.
— Могут, — говорят мне специалисты.
Но если могут и действительно «перегинают», то это вот, смотрите, тот самый таракан пополз по стене. И мухи дохлые просто сыплются, вот они — в двух типах заявлений, которые подписывает каждый новый член организации, в манифесте, в листовках, в тексте, озаглавленном вот так: «Часто задаваемые вопросы «Нашим». Методичка, как отвечать».
(Фото Владимира Павленко)
— А не может ли все-таки быть так, что авторы всей этой методической литературы сами всегда нагибаются, а «НАГИНАЮТ» только тех, к кому обращены их слова? (Оговорюсь: поскольку разговор идет с коллективом психолингвистов, все ответы интервью собирательные. В них только та суть, в определении которой у ученых не было никаких разночтений.)
— Понимаете, разные языковые возможности в разной степени концентрируются и контролируются в текстах. То, о чем говорите вы, выявилось бы достаточно быстро.
— То есть если человек пишет в манере, ему не присущей, не органичной для него, если он стилизуется, это можно сразу продиагностировать?
— Конечно. Когда наш президент предлагал кого-то мочить в сортире, многие выдвигали предположение, что это было сделано намеренно, по подсказке политтехнологов. Но есть основания предполагать, что он сорвался, а потом подумал о том, как хорошо это срезонировало. Когда человек срывается — он срывается по определенной модели. Президент лексически срывается по модели, связанной с телесным низом, неким членовредительством, фекальными сюжетами и прочим. Вполне возможно, что это заготовленная модель. Он много раз ее использовал, она его выручала, он знает, что это допустимый вариант.
— А вы можете предположить какие-то недопустимые варианты?
— Скажем, недопустимый вариант — это затопать ногами и заплакать.
— Все, что вы сейчас говорите, звучит так, будто роль политических технологов сильно преувеличена. «Наши» — не технологический проект?
— Сама организация — это, конечно же, порождение технологов. Тексты, которые вы представили нам на экспертизу, на первый же взгляд выдают разнородные слои. Там есть куски, которые написаны образованными, грамотными, читающими людьми, где все внятно изложено. И мы можем с точностью, чуть ли не абсолютной, определить автора, потому что есть характерное употребление сочетаний слов. Здесь автор — довольно-таки известный политический технолог. Но есть и другой автор, для которого слово «нагинать» — родное. Он так и говорит, как пишет, и в его речи нет намеренных манипуляций. А есть картина мира.
— Но в этой картине можно увидеть некие метки-символы, повторяющиеся бесконечно. И разве это не похоже на применение НЛП-технологий?
— Можно считать акцентированные повторы метками, специально расставленными ярлычками. Но другая версия, на наш взгляд, более вероятна: когда человек рассказывает о чем-то важном, у него появляются фильтры — важные для него вещи будут повторяться. Это в равной степени может быть как технологическим ухищрением, где цель — вбить читателю в голову нужные символы, а может быть абсолютно неотрефлексированной нитью: человек говорит все то, чем бредит. В случае с «Нашими» можно предположить только, что один из авторов методической литературы читал несколько переведенных брошюрок по нейролингвистическому программированию. В текстах есть приемы этой технологии — прием «заезженной пластинки», к примеру, когда сто раз повторяется одно и то же. Но многие мамаши используют это, не зная и даже ничего не подозревая про НЛП. Есть также прием «напускания тумана» — вариант, когда на вопрос идет ответ из потока слов, частично повторяющих слова, которые содержались в вопросе. Но ответа как такового нет. Это простейшие коммуникативные и риторические технологии. Еще точнее — это просто советская калька: была такая брошюрка «100 вопросов, 100 ответов», помните? Кажется, она касалась строителей коммунизма. Но и она была калькой брошюры позапрошлого века: «Наиболее частые вопросы, которые задают батюшкам прихожане». Помните любимый вопрос Гоголя: «А что нарисовано в западном приделе церкви?». Вредный прихожанин, задавая этот вопрос, ожидает ответ про картину Страшного суда. И, конечно, сразу спросит: «А как могут души грешников испытывать физические муки, они же бестелесны?». И в брошюрке дальше идет текст, показывающий, как следует отвечать батюшке. Провинциальный батюшка провинциальному прихожанину должен был объяснить, что увиденное им — метафора. То есть батюшки по отношению к прихожанам были настроены более уважительно, чем последние поколения манипуляторов к внешнему миру.
— Все-таки манипуляторов? Или людей, которые, создавая тексты, привнесли в них собственный образ мира?
— Одно не исключает другого. Бывают такие манипуляции, которые действуют прежде всего на самих манипуляторов. Вот примеры из методички, где «Наши» дают возможные вопросы и рекомендуют членам своей организации заготовленные ответы: «Что вы будете делать, если в Россию придет оранжевый переворот?». Кстати, оборот «оранжевый переворот» показывает, как автор относится к ситуации. Вариант ответа: «Бороться за суверенитет». С кем? За чей? Еще вариант: «Обратим внимание общественности на технологию переворота. Выйдем на улицу». И что? Опущена вся конкретика, потеряны синтаксические управления. Выйдем на улицу для чего? Громить, мочить или маршировать?
Еще предполагаемый вопрос: «Будете ли вы поддерживать «Единую Россию» на выборах?». Варианты ответов: «Если это поможет развитию страны». Что человек ответил? Это как узнать, поможет или не поможет? Второй ответ: «Если это поможет развитию нашей организации». Шкурная затея, но все равно — это как? Понятно? Ответ дан? Третий вариант: «Если это не противоречит идеологии, Манифесту». Три ответа и, что очень показательно, без знаков препинания, подряд. А как поступить: выбрать один из трех или все три сказать скороговоркой? Не важно, все три абсолютно бессодержательны, бессмысленны, не говорят о том, что конкретно люди собираются делать. Они только предполагают, что в недалеком будущем будут знать более далекое будущее. И такой момент: что страшного в приведенных вопросах, для чего их нужно было вставлять в методичку по руководству отбивания от врагов? Манипуляторы «заманипулировали» самих себя.
Лидер — у будущих лидеров. (Фото — EPA)
— Как вы это объясняете?
— Главное действующее лицо в этих текстах — страх. Есть, с одной стороны, условно говоря, пацифистские утверждения: мы против насилия, мы не желаем зла, мы хотим, чтобы было хорошо. И есть второе сообщение в этих же текстах, с той же частотностью проявляющееся: мы окружены врагами. Все хотят нам зла, Россия теряет суверенитет, дети рождаются идиотами и т.д. Это очень частотный патологический текст, где человек утверждает свою беззащитность: я хороший, светлый, замечательный, но вокруг все очень страшно. Это картина враждебного, агрессивного, покушающегося на субъект мира. Практически во всех методичках «Наших» идет подробный перечень плохих, которые снаружи покушаются на наш суверенитет. И которые есть внутри, они, может быть, еще одумаются, а если нет, то «мы их одумаем, хотя мы никому не хотим зла, конечно». Это способ переноса, агрессивного реагирования с переносом ответственности. На самом деле я агрессивен и я мотивирую свою агрессию предполагаемой агрессией извне…
Но это тот случай, когда нельзя сказать, что страх порождает агрессию. Или, что менее вероятно, что агрессия порождает страх. Этот страх — проекция собственных качеств на внешний мир.
— У них нет цели посеять страх, а есть просто только свой собственный страх?
— Именно. Этот страх может слегка усиливаться риторическими приемами. Но только для того, чтобы другие тоже поняли, что «мне очень страшно». Это исходная доминанта. И это страх человека, который «нагинается», и именно он — лидер организации. Потому что, как мы уже говорили, в материалах организации наряду с грамотными, наукообразными и даже иногда вполне изящными кусками текста есть лексика пещерно неграмотного человека. У коллектива авторов всегда должен быть редактор, и если бы им был тот, кто пишет вполне интеллектуальные куски, то «дохлых мух», как вы это называете, не было бы. А были бы в этом «кафе» вполне сносные швейцары и нормальный антураж. Но если остается даже «нагинание», значит, контролирующие жесты остаются за малограмотным. И значит, есть жесткая диктатура одного. Никто из остальных авторов либо не смеет ему возразить, либо вообще не имеет возможности сделать это, потому что конечный текст они не держали в руках. И по конечным текстам можно сделать вывод о том, как устроены реальные отношения внутри самой группы. Они имеют выраженный военный характер, но не наступательный, а агрессивно оборонительный. Очень много обороны: как спрятаться от вопроса, от проницательного взгляда, скрыть то, что мы на самом деле хотим. Тексты агрессивны, но нападения в них бесформенны и не направленны — они адресованы каждому, кто приблизится.
Это — защита. Воплощение страха перед миром: «мир страшен, потому что имеет мои черты». И, конечно, в итоге получается проект, который у нас на глазах теряет управление. Не в том смысле, что организация приобретает какую-то исключительную силу. А в том, что исходная технологическая посылка превращается в конкретную структуру, которая сильно отходит от эталона. Как минимум вряд ли проект в основе своей задумывался оборонительным, скорее уж наступательным. А вероятнее — объединяющим молодежь под какими-то расхожими лозунгами, которые все-таки сохранились: мы хотим получить образование, счастливо жить в любимой стране и так далее. А на это накладывается шум страха: «и чтобы все эти сволочи не пытались нас раскусить…».
Одно дело — что-то задумать и кое-что сделать. Другое — когда реальные люди начинают это реально воплощать. В данном случае общее представление стало приобретать конкретику в руках полуграмотного, очень испуганного и в то же время агрессивного лидера. От конкретики, заданной этим лидером, никуда не денешься. Она уже выстроила свои основные позиции: она — «нагинает…».
…Обиднее всего сознавать, что дело даже не в розыгрыше. Слишком все серьезно. Серьезнее даже, чем тонкие технологии, в применении которых я так упорно подозревала авторов–методистов…
|
|
E-mail: 
info@telesys.ru
